Неточные совпадения
Наконец Манилов поднял трубку
с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не
пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай
с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего
человека, все было прилично и в порядке.
Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных
людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить
с слугою, а иногда даже забавно
пошутить над ним.
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий
человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к
человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже не смеялась и не
шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него
с недоумением.
Она слыла за легкомысленную кокетку,
с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и
шутила с молодыми
людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над Псалтырем.
«Странный
человек этот лекарь!» — думала она, лежа в своей великолепной постели, на кружевных подушках, под легким шелковым одеялом… Анна Сергеевна наследовала от отца частицу его наклонности к роскоши. Она очень любила своего грешного, но доброго отца, а он обожал ее, дружелюбно
шутил с ней, как
с ровней, и доверялся ей вполне, советовался
с ней. Мать свою она едва помнила.
— Ой, простите, глупо я
пошутил, уподобив вас гривеннику! Вы, Клим Иваныч, поверьте слову: я цену вам как раз весьма чувствую! Душевнейше рад встретить в лице вашем не пустозвона и празднослова, не злыдня, подобного, скажем, зятьку моему, а
человека сосредоточенного ума, философически обдумывающего видимое и творимое. Эдакие
люди — редки, как, примерно… двуглавые рыбы, каких и вовсе нет. Мне знакомство
с вами — удача, праздник…
Самгин догадался, что пред ним
человек, который любит
пошутить,
шутит он, конечно, грубо, даже — зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе,
с улыбками заглядывали в его усатое лицо, а он, видимо, придумывая что-то, мял папиросу губами, шаркал по земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
— Я-то? Я — в
людей верю. Не вообще в
людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не
шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки
с лозунгами против войны, на Дону — шахтеры дрались
с полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть
с кем разговаривать.
— Говоря без фокусов — я испугался. Пятеро
человек — два студента, солдат, еще какой-то, баба
с револьвером… Я там что-то сказал,
пошутил, она меня — трах по роже!
— Он всегда о
людях говорил серьезно, а о себе —
шутя, — она, порывисто вставая, бросив скомканный платок на пол, ушла в соседнюю комнату,
с визгом выдвинула там какой-то ящик, на пол упала связка ключей, — Самгину почудилось, что Лютов вздрогнул, даже приоткрыл глаза.
В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых
людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и
шутили с артистками из Дрюриленского театра.
Дурачество весело, когда
человек наивно дурачится, увлекаясь и увлекая других; а когда он
шутит над собой и над другими по обычаю,
с умыслом, тогда становится за него совестно и неловко.
Вечером в комнату вошел высокий
человек с длинными седеющими волосами и седой бородой; старик этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь, рассматривать ее и
шутить с нею.
— Если в голове, то это еще не велика беда, —
шутил Nicolas, разваливаясь в кресле
с видом
человека, который пришел в свою комнату. — А вот насчет дельца позвольте…
Запасшись этим средством, мы шли вперед до тех пор, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом. Паначев тотчас же пошел на разведку. Было уже совсем темно, когда он возвратился на бивак и сообщил, что
с горы видел долину Улахе и что завтра к полудню мы выйдем из леса.
Люди ободрились, стали
шутить и смеяться.
Из этого разговора ты увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он и
шутит, и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается, и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит, и сам не рад, что я «мрачное чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что
человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным чудовищем», а как бы не это, говорит, так я бы, может быть, целый день
шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это был единственный в Заболотье
человек, на совесть которого можно было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и пила вместе
с ним чай. Действительно, это был честный и бравый старик. В то время ему было уже за шестьдесят лет, и матушка не
шутя боялась, что вот-вот он умрет.
— Ну, ну… не пугайся! небось, не приеду! Куда мне, оглашенной, к большим барам ездить… проживу и одна! —
шутила тетенька, видя матушкино смущение, — живем мы здесь
с Фомушкой в уголку, тихохонько, смирнехонько, никого нам не надобно! Гостей не зовем и сами в гости не ездим… некуда! А коли ненароком вспомнят добрые
люди, милости просим! Вот только жеманниц смерть не люблю, прошу извинить.
— Я вовсе не желаю
с вами
шутить, Лев Николаич.
С Ипполитом я увижусь сама; прошу вас предупредить его. А
с вашей стороны я нахожу, что всё это очень дурно, потому что очень грубо так смотреть и судить душу
человека, как вы судите Ипполита. У вас нежности нет: одна правда, стало быть, — несправедливо.
«Если бы меня судьба не изломала так жестоко, — подумала Тамара,
с удовольствием следя за его движениями, — то вот
человек, которому я бросила бы свою жизнь
шутя,
с наслаждением,
с улыбкой, как бросают возлюбленному сорванную розу…»
В вашем доме этот господин губернатор… когда вы разговаривали
с ним о разных ваших упущениях при постройке дома, он как бы больше
шутил с вами, находя все это, вероятно, вздором, пустяками, — и в то же время меня,
человека неповинного ни в чем и только исполнившего честно свой долг, предает суду;
с таким бесстыдством поступать в общественной деятельности можно только в азиатских государствах!
Набоб был любезен, как никогда,
шутил, смеялся, говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим
человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке
с глазу на глаз
с набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
А музыка лилась; «почти молодые
люди» продолжали работать ногами
с полным самоотвержением; чтобы оживить бал, Раиса Павловна в сопровождении Прейна переходила от группы к группе, поощряла молодых
людей,
шутила с своей обычной Откровенностью
с молодыми девушками; в одном месте она попала в самую веселую компанию, где все чувствовали себя необыкновенно весело, — это были две беззаботно болтавшие парочки: Аннинька
с Брат-ковским и Летучий
с m-lle Эммой.
На селе, однако ж, ее вечерние похождения были уже всем известны. При встречах
с нею молодые парни двумысленно перемигивались, пожилые
люди шутили. Бабы заранее ее ненавидели, как будущую сельскую «сахарницу», которая способна отуманить головы мужиков. Волостной писарь однажды прямо спросил:"В какое время, барышня, вы можете меня принять?" — а присутствовавший при этой сцене Дрозд прибавил:"Чего спрашиваешь? приходи, когда вздумается, — и вся недолга!"
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не
шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы
человека к отраде упования не привести.
Да и кроме того, если бы даже он немного и глуповат был, зато в приданое
с ним шло две тысячи душ; а это такая порядочная цифра, что я знаю, например, очень хороших
людей, которые некогда не устояли против половины… —
пошутила Настенька и взглянула на Калиновича; но, заметив, что он еще более нахмурился, сейчас переменила тон.
Он застал ее
с матерью. Там было
человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали,
шутили, смеялись.
С какою уверенностью он спорит, как легко устраняет всякое противоречие и достигает цели,
шутя,
с зевотой, насмехаясь над чувством, над сердечными излияниями дружбы и любви, словом, над всем, в чем пожилые
люди привыкли завидовать молодым».
Старики Углаковы одновременно смеялись и удивлялись. Углаков, сделав
с своей дамой тур — два, наконец почти упал на одно из кресел. Сусанна Николаевна подумала, что он и тут что-нибудь
шутит, но оказалось, что молодой
человек был в самом деле болен, так что старики Углаковы,
с помощью даже Сусанны Николаевны, почти перетащили его на постель и уложили.
«Вот и вправду веселые
люди, — подумал он, — видно, что не здешние. Надоели мне уже мои сказочники. Всё одно и то же наладили, да уж и скоморохи мне наскучили.
С тех пор как
пошутил я
с одним неосторожно, стали все меня опасаться; смешного слова не добьешься; точно будто моя вина, что у того дурака душа не крепко в теле сидела!»
Странно сделалось Серебряному в присутствии Басманова. Храбрость этого
человека и полувысказанное сожаление о своей постыдной жизни располагали к нему Никиту Романовича. Он даже готов был подумать, что Басманов в самом деле перед этим
шутил или
с досады клепал на себя, но последнее предложение его, сделанное, очевидно, не в шутку, возбудило в Серебряном прежнее отвращение.
Было время, когда
люди, выехав
с целью истязания и убийства, показания примера, не возвращались иначе, как совершив то дело, на которое они ехали, и, совершив такое дело, не мучились раскаяниями и сомнениями, а спокойно, засекши
людей, возвращались в семью и ласкали детей, —
шутили, смеялись и предавались тихим семейным удовольствиям.
Говорили, что, во время процветания крепостного права, у него был целый гарем, но какой-то гарем особенный, так что соседи
шутя называли его Дон Жуаном наоборот; говорили, что он на своем веку не менее двадцати
человек засек или иным образом лишил жизни; говорили, что он по ночам ходил к своим крестьянам
с обыском и что ни один мужик не мог укрыть ничего ценного от зоркого его глаза.
Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший
с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор
шутить не любит, что у него ходи по струнке и
с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский
человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
Около лужи, занимающей почти всю улицу и мимо которой столько лет проходят
люди,
с трудом лепясь по заборам, пробирается босая казачка
с вязанкой дров за спиной, высоко поднимая рубаху над белыми ногами, и возвращающийся казак-охотник
шутя кричит: «выше подними, срамница», и целится в нее, и казачка опускает рубаху и роняет дрова.
— За что тогда осерчала на меня? — сказал он при случае Дуне. — Маленечко так… посмеялся…
пошутил… а тебе и невесть что, примерно, показалось! Эх, Авдотья Кондратьевна! Ошиблась ты во мне! Не тот, примерно, Захар
человек есть: добрая душа моя! Я не токмо тебя жалею: живучи в одном доме, все узнаешь; мужа твоего добру учу, через эвто больше учу, выходит, тебя жалею… Кабы не я, не слова мои, не те бы были через него твои слезы! — заключил Захар
с неподражаемым прямодушием.
Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк,
с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы;
человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный,
с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина
с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе
с зеленым пером.
— Да разве вы живете, как хотите? Разве вы свободны? Писать всю жизнь бумаги, которые противны вашим убеждениям, — продолжала Зинаида Федоровна, в отчаянии всплескивая руками, — подчиняться, поздравлять начальство
с Новым годом, потом карты, карты и карты, а главное, служить порядкам, которые не могут быть вам симпатичны, — нет, Жорж, нет! Не
шутите так грубо. Это ужасно. Вы идейный
человек и должны служить только идее.
Анна Петровна (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы
человек. (Серьезно.) Не
шутя, граф, вы очень злы.
С вами жить скучно и жутко. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне, граф, откровенно: говорили вы когда-нибудь о ком хорошо?
Бедный молодой
человек окончательно, кажется, и не
шутя потерял голову от любви к ней, тем более, что Елена, из благодарности к нему за устройство лотереи, продолжала весьма-весьма благосклонно обращаться
с ним.
Ахов. Да ты только рассуди, как ему
с хозяином в одной комнате? Может, я и разговорюсь у вас; может,
пошутить с вами захочу; а он, рот разиня, слушать станет? Он в жизни от меня, кроме приказу да брани, ничего не слыхивал. Какой же у него страх будет после этого? Онскажет, наш хозяин-то такие же глупости говорит, как и все прочие
люди. А он знать этого не должен.
Хозяин
с семьёй и немногими гостями сидел за столом среди старых ткачей, солоно
шутил с дерзкими на язык шпульницами, много пил, искусно подзадоривал
людей к веселью и, распахивая рукою поседевшую бороду, кричал возбуждённо...
Я
с ранних лет пристрастился к шахматам; о теории не имел понятия, а играл недурно. Однажды в кофейной мне пришлось быть свидетелем продолжительной шахматной баталии между двумя игроками, из которых один, белокурый молодой
человек лет двадцати пяти, мне показался сильным. Партия кончилась в его пользу; я предложил ему сразиться со мной. Он согласился… и в течение часа разбил меня,
шутя, три раза сряду.
Он всегда хладнокровен и спокоен, никогда не
шутит и не улыбается; подымается утром раньше всех, ложится вечером последним; обращается
с людьми твердо и сдержанно, не позволяя себе драться и кричать без толку.
— Я вообще не имею привычки
шутить, — ответил
с важностью Стельчинский, — и в особенности
с людьми, мне незнакомыми. Вы не отказываетесь от мазурки? — прибавил он, помолчав немного.
По вечерам к Михайле рабочие приходили, и тогда заводился интересный разговор: учитель говорил им о жизни, обнажая её злые законы, — удивительно хорошо знал он их и показывал ясно. Рабочие — народ молодой, огнём высушенный, в кожу им копоть въелась, лица у всех тёмные, глаза — озабоченные. Все до серьёзного жадны, слушают молча, хмуро; сначала они казались мне невесёлыми и робкими, но потом увидал я, что в жизни эти
люди и попеть, и поплясать, и
с девицами
пошутить горазды.
Слушаю его, точно заплутавшийся, ночью, в лесу, дальний благовест, и боюсь ошибиться — не сова ли кричит? Понимаю, что много он видел, многое помирил в себе, но кажется мне, отрицает он меня, непонятно
шутя надо мною, смеются его молодые глаза. После встречи
с Антонием трудно было верить улыбке
человека.
Константин. Ну, вот еще, «дьявол». Испугать, что ли, меня хочешь? Слова, глупые слова, и больше ничего. К чему тут дьявол? Которые
люди святой жизни, так дьяволу
с ними заботы много; а мы и без него нагрешим, что на десяти возах не вывезешь. Но, однако, всякому разговору конец бывает… Хочешь — бери деньги, а не хочешь — сочти так, что я
пошутил.
Это его поразило — и он даже посоветовался
с известным доктором, правда,
человеком ему знакомым; разумеется, заговорил
с ним
шутя.